Лирика. Поэмы - Страница 56

К оглавлению

56

Косым углом торчат над морем вехи,

Метелками фарватер оградив,

И далеко – от вехи и до вехи —

Рыбачьих шхун маячат паруса…


Над морем – штиль. Под всеми парусами

Стоит красавица – морская яхта.

На тонкой мачте – маленький фонарь,

Что камень драгоценной фероньеры,

Горит над матовым челом небес.


На острогрудой, в полной тишине,

В причудливых сплетениях снастей,

Сидят, скрестивши руки, люди в светлых

Панамах, сдвинутых на строгие черты.

А посреди, у самой мачты, молча,

Стоит матрос, весь темный, и глядит.


Мы огибаем яхту, как прилично,

И вежливо и тихо говорит

Один из нас: «Хотите на буксир?»

И с важной простотой нам отвечает

Суровый голос: «Нет. Благодарю».


И, снова обогнув их, мы глядим

С молитвенной и полною душою

На тихо уходящий силуэт

Красавицы под всеми парусами…

На драгоценный камень фероньеры,

Горящий в смуглых сумерках чела.

Сестрорецкий курорт

В ДЮНАХ

Я не люблю пустого словаря

Любовных слов и жалких выражений:

«Ты мой», «Твоя», «Люблю», «Навеки твой»

Я рабства не люблю. Свободным взором

Красивой женщине смотрю в глаза

И говорю: «Сегодня ночь. Но завтра —

Сияющий и новый день. Приди.

Бери меня, торжественная страсть.

А завтра я уйду – и запою».


Моя душа проста. Соленый ветер

Морей и смольный дух сосны

Ее питал. И в ней – всё те же знаки,

Что на моем обветренном лице.

И я прекрасен – нищей красотою

Зыбучих дюн и северных морей.

Так думал я, блуждая по границе

Финляндии, вникая в темный говор

Небритых и зеленоглазых финнов.

Стояла тишина. И у платформы

Готовый поезд разводил пары.

И русская таможенная стража

Лениво отдыхала на песчаном

Обрыве, где кончалось полотно.

Там открывалась новая страна —

И русский бесприютный храм глядел

В чужую, незнакомую страну.


Так думал я. И вот она пришла

И встала на откосе. Были рыжи

Ее глаза от солнца и песка.

И волосы, смолистые как сосны,

В отливах синих падали на плечи.

Пришла. Скрестила свой звериный взгляд

С моим звериным взглядом. Засмеялась

Высоким смехом. Бросила в меня

Пучок травы и золотую горсть

Песку. Потом – вскочила

И, прыгая, помчалась под откос…


Я гнал ее далёко. Исцарапал

Лицо о хвои, окровавил руки

И платье изорвал. Кричал и гнал

Ее, как зверя, вновь кричал и звал,

И страстный голос был – как звуки рога.

Она же оставляла легкий след

В зыбучих дюнах, и пропала в соснах,

Когда их заплела ночная синь.


И я лежу, от бега задыхаясь,

Один, в песке. В пылающих глазах

Еще бежит она – и вся хохочет:

Хохочут волосы, хохочут ноги,

Хохочет платье, вздутое от бега…

Лежу и думаю: «Сегодня ночь

И завтра ночь. Я не уйду отсюда,

Пока не затравлю ее, как зверя,

И голосом, зовущим, как рога,

Не прегражу ей путь. И не скажу:

«Моя! Моя!» – И пусть она мне крикнет:

«Твоя! Твоя!»

Дюны

Июнь – июль 1907

КНИГА ТРЕТЬЯ
(1907—1916)

СТРАШНЫЙ МИР
(1909—1916)

К МУЗЕ

Есть в напевах твоих сокровенных

Роковая о гибели весть.

Есть проклятье заветов священных,

Поругание счастия есть.


И такая влекущая сила,

Что готов я твердить за молвой,

Будто ангелов ты низводила,

Соблазняя своей красотой…


И когда ты смеешься над верой,

Над тобой загорается вдруг

Тот неяркий, пурпурово-серый

И когда-то мной виденный круг.


Зла, добра ли? – Ты вся – не отсюда.

Мудрено про тебя говорят:

Для иных ты – и Муза, и чудо.

Для меня ты – мученье и ад.


Я не знаю, зачем на рассвете,

В час, когда уже не было сил,

Не погиб я, но лик твой заметил

И твоих утешений просил?


Я хотел, чтоб мы были врагами,

Так за что ж подарила мне ты

Луг с цветами и твердь со звездами —

Всё проклятье своей красоты?


И коварнее северной ночи,

И хмельней золотого аи,

И любови цыганской короче

Были страшные ласки твои…


И была роковая отрада

В попираньи заветных святынь,

И безумная сердцу услада —

Эта горькая страсть, как полынь!

29 декабря 1912

* * *

Под шум и звон однообразный,

Под городскую суету

Я ухожу, душою праздный,

В метель, во мрак и в пустоту.


Я обрываю нить сознанья

И забываю, что и как…

Кругом – снега, трамваи, зданья,

А впереди – огни и мрак.


Что, если я, завороженный,

Сознанья оборвавший нить,

Вернусь домой уничиженный, —

Ты можешь ли меня простить?


Ты, знающая дальней цели

Путеводительный маяк,

Простишь ли мне мои метели,

Мой бред, поэзию и мрак?


Иль можешь лучше: не прощая,

Будить мои колокола,

Чтобы распутица ночная

От родины не увела?

2 февраля 1909

* * *

В эти желтые дни меж домами

Мы встречаемся только на миг.

Ты меня обжигаешь глазами

И скрываешься в темный тупик…


Но очей молчаливым пожаром

Ты недаром меня обдаешь,

И склоняюсь я тайно недаром

Пред тобой, молчаливая ложь!


Ночи зимние бросят, быть может,

Нас в безумный и дьявольский бал,

И меня, наконец, уничтожит

Твой разящий, твой взор, твой кинжал!

6 октября 1909

* * *

Из хрустального тумана,

Из невиданного сна

Чей-то образ, чей-то странный…

(В кабинете ресторана

За бутылкою вина.)


Визг цыганского напева

Налетел из дальних зал,

Дальних скрипок вопль туманный…

Входит ветер, входит дева

В глубь исчерченных зеркал.


Взор во взор – и жгуче-синий

Обозначился простор.

Магдалина! Магдалина!

56